Вампилову важна недавняя вера Шаманова в закон и справедливость, важно то, что он не рассчитывал свои силы, не угождал начальству, не думал о спокойном существовании.
Ее, эту веру в закон, конечно, основательно поколебали жестокие жизненные обстоятельства. Но Вампилова интересует не только то, что после них Шаманов пребывает в душевной спячке, но и то, что он все же не поддался нажиму приспособленческой психологии и не смог продолжать внешне благополучную, процветающую жизнь, а, бросив все уехал в захолустный Чулимск. Ему хочется убедить себя, что он давно забыл свое «рыцарство на час», что никто не может нарушить его омертвевшего существования, но жизнь еще продолжает биться в нем, он все еще живой человек.
Именно в эти мгновения, когда начинается наше знакомство с Шамановым, полученная им повестка, приглашающая выступить на суде вновь нарушила с таким трудом обретенное им безразличие. При внешней апатичности внутренне он нетерпеливо и предельно насторожен, как натянутая струна. И не случайна первая ремарка Вампилова, относящаяся к герою: «с некоторым нетерпением».
Сам М. Сулимов, объясняя свой режиссерский замысел, выделял «жестокий и многоликий эгоизм и самого Шаманова, и прочих действующих лиц, жертвой которых становится Валентина… Об этом я и ставил свой спектакль». И сегодня историк театра, анализируя спектакль, может добросовестно повторить все детали режиссерского прочтения пьесы, зафиксированные в книге М. Сулимова «Режиссер наедине с пьесой». Хотя делать это нецелесообразно, потому что живая ткань «спектакля М. Сулимова оказалась несравненно ближе к пьесе А. Вампилова, чем рассуждения режиссера о ней.
«Многоликий эгоизм» Шаманова, конечно, раскрывался в спектакле М. Сулимова: «ассимиляция» в определенной житейской среде уже сделала свое дело. «Чадить» в жизни оказалось легче, чем «гореть». Но айсберг нерастраченных чувств еще жил в Шаманове этого спектакля, особенно когда его играл Р. Вецнер. Игла совести не оставила в покое болевые точки его души.