Что прерывает в спектакле вдохновенное представление романа Сервантеса? Лестница, которая сверху на цепях опускается на игровую площадку. «По ее ступеням уводят на допрос в пыточную камеру, в ад который находится наверху, а не внизу, в преисподней, где ему полагается быть». Спускающаяся лестница и уход очередной жертвы прерывают гениальную импровизацию Сервантеса. И вновь персонажи его романа превращаются в узников инквизиции. Но действие идет вперед, и опять тревожную и жестокую атмосферу подземелья сменяет преображенная фантазией художника реальность. Как писала критика, «законы театра, выступая законами жизни в этом в высшей степени театральном спектакле, где все детали, линии, планы сходятся в одной точке, служат единой идее, по-разному ее варьируя».
Особенно трудно для Сервантеса и для театра первое превращение грозной и опасной обстановки в захватывающую театральную игру. «Откуда-то извлечены и на кого-то наброшены балахоны с мордами-масками лошади и осла. И прямо на зрительный зал едут два всадника» — Дон Кихот и Санчо. Этот первый выезд, очень удачно решенный ритмически и пространственно, как отмечала критика, «прекрасен». Прекрасно и мастерство перевоплощения Ю. Померанцева из образа Сервантеса в Дон Кихота. А дальше зрителя ждет острая фарсовая сцена, когда в разгар сражения лошадь и осел, покинув своих всадников, удирают с поля боя, и Дон Кихот с Санчо предстают перед зрителем сидящими на высоких табуретках. Смешно? Очень.
Наступила как бы безмятежная и радостная весна жизни, сменившая мрачную ночь подвалов инквизиции. И режиссер предлагает нам совершенно иную тональность сценического действия. Контраст этот, конечно, срабатывает. Но что-то все-таки мешает восприятию нового поворота действия. Эти предлагаемые зрителю такие несхожие сценические реальности — как рукава рубашки, выкроенные из разного материала. И целесообразность столь ясного стилистического несоответствия кажется сомнительной.